Романдус возвышался во весь свой исполинский рост. Его губы, полные и чувственные, искривились в улыбке, лишенной тепла, но полной холодного любопытства.
– Габриэлла, – произнес он, растягивая имя, будто пробуя на вкус каждый слог, – Я ждал, что однажды ко мне придет одна из вас… Но ставил на другую сестру.
Голос его звучал, как мёд, налитый в бокал изо льда – сладкий, но обжигающе холодный. Надменность сквозила в каждом слове, в каждом взгляде его глаз, напоминающих расплавленное золото с вкраплениями чёрного обсидиана.
Его взгляд скользнул за спину дочери, где у подножия ступеней застыли в ожидании Ли и Сун. В тот миг, когда Романдус поднялся с трона, оба воина – словно управляемые единой невидимой нитью – синхронно преклонили колено.
Ирония ситуации витала в воздухе – они не обязаны были кланяться изгнаннику, свергнутому Правителю, чьи законы давно стерты из летописей. Но здесь, в этом позолоченном плену, где даже воздух пропитан силой его власти, он оставался божеством.
Толпа застыла. Музыканты замерли с поднятыми смычками. Дамы в вызывающих платьях затаили дыхание, сжимая веера. Мужчины в сверкающих камзолах замерли в почтительных позах. Даже пламя в сотнях светильников словно перестало колебаться, завороженное моментом.
– Можете встать, – бросил он снисходительно, и его голос, подобный гулу далëкого грома, покатился по залу.
Хранители поднялись с той же синхронностью, будто их движения зеркалили друг друга. Золото и серебро их доспехов вспыхнуло вновь, словно ожив после мимолетной смерти.
Бывший Правитель Детей Света широким жестом обвел зал, и его браслеты – сплетëнные из солнечного металла, холодного серебра и лунного перламутра – вспыхнули неистовым светом.
– Что ж, – произнес он, и в голосе зазвучали ноты театрального веселья, – Стоит устроить семейный ужин!
Его слова повисли в воздухе, обрастая подтекстами. Это была насмешка над понятием «семьи», намек на давние традиции пиров перед битвами и, даже, скрытая угроза в этом показном гостеприимстве.
Габриэлла стояла неподвижно, лишь тень промелькнула в её глазах – то ли вызов, то ли признание правил этой опасной игры. А вокруг них замок продолжал сверкать, как застывший в янтаре сон о власти, где каждое слово – ловушка, а ужин может оказаться последним для кого-то из присутствующих.
Последний придворный скрылся за массивными дверями, и зал погрузился в звенящую тишину, нарушаемую лишь шелестом шелков. Романдус – бывший повелитель, вечный узник, отец и противник в одном лице – поднял руку в повелительном жесте. Его пальцы, украшенные кольцами с чёрными камнями, поглощающими свет, указали Габриэлле покинуть подиум.
