1. Пролог
Пролог
– И больше я прошу не возражать!
Мощная дубовая столешница крякнула под кулаком Его величества Генриха Второго Валуа; прогнулась, но выдержала. Поморщившись, монарх потёр державную десницу и продолжил, нарочито гневно раздувая ноздри:
– Или мне напомнить о твоём долге дворянина и подданного? – Жестом осадил пытавшегося было возразить собеседника, и добавил несколько смягчённо: – Да, да, сознаю, что ты и без того не щадишь ни жизни, ни времени для достижения моих целей. На дипломатической службе тебе нет равных, и Золотой мир с Османской империей – это твоя заслуга…
– Не преувеличивайте, государь, – потупившись, заметил молодой человек, одетый не по сезону легко. За окнами королевского дворца бушевала невиданная для апреля метель, гость же был облачён в роскошный, но чересчур лёгкий камзол, покроем подозрительно напоминающий восточное одеяние, разве что шитья меньше и полы покороче. Но талию незнакомца, по примеру многих мусульман, перепоясывал кушак из драгоценного алого шёлка, а на ногах красовались чудесные сафьяновые сапожки, словно только что стачанные лучшим константинопольским мастером.
– … и Франджипани, и Бомарше…
– Да, да, – нетерпеливо перебил король. – Но не скромничай, Филипп. Ты делаешь своё дело незаметно, однако, словно та пресловутая капля – «Gutta cavat lapidem…» – точишь камень «не силой, но частым паденьем»… Ты хоть сам-то знаешь, отчего тебя так обожают во Франкии? Или не задумывался о чувствах простолюдинов? Толпа, конечно, по обыкновению преувеличивает заслуги своих любимчиков, но даже если десять тысяч рабов и рабынь уменьшить в десять раз – получается, что ты вызволил из рабства не менее тысячи моих подданных, причём самых разных сословий, не гнушаясь выкупать у османцев не только дворян и солдат, но и обычных селян и рыбаков, коих злым ветром занесло на невольничьи рынки. А красотка, которую ты привёз из самого гарема Хромца? Её возвращение пресекло целую междоусобицу в Нормандии, ведь два враждующих семейства волей-неволей примирились, когда молодой граф де Ла Вотт похитил единственную наследницу ненавистного ему дома, эту… как её… Ильхам, да? И обвенчался с ней, положив конец кровной мести. Вся провинция вздохнула спокойно. Да что я тебе рассказываю, ты и сам всё знаешь! И вот сейчас, Филипп де Камилле, я, твой король, прошу ещё об одной услуге. Прошу не как подданного – как друга, а таковых у меня, сам знаешь, не так много.
Вздохнув, гость прошёлся по мягкому ковру, казалось, всё ещё хранящему жар южного солнца, под которым когда-то ткался, впитавшему блики от белокаменных стен и высоких заборов, благоухающему травами и ароматами Востока. Ковер этот, в котором нога по щиколотку утопала в длинном ворсе, как в траве, он самолично привёз неделю назад, как подарок от Солнцеликого королю дружественной прекрасной Франкии; привёз вместе с прочими бесценными дарами Хромца. Но самым главным даром далёкой дружественной державы оказались не изделия Истамбульских ковроделов и ювелиров, не ткани и благовония, не кофе и пряности, а драгоценные фолианты и рукописи, передаваемые Сорбонскому и Эстрейскому университету. Библиотека прославленного лекаря, мудреца, звездочёта и поэта Аслан-бея согласно воле покойного владельца была разделена, ещё при его жизни частично скопирована – и отправлена в Европу, во имя распространения Науки и идей Просвещения. Поговаривали, что некоторым экземплярам в уникальных коллекциях более пяти веков. И теперь это сокровище вот-вот должно было прибыть в Лютецию. Два корабля, на одном из которых плыл дипломат, на втором – под присмотром душеприказчицы везлось наследие великого учёного, оказались, к сожалению, разобщены в пути штормом, но недавно от отставшего флагмана в Османское посольство примчался голубь, с доброй вестью, что «Солнцеподобный» в двух днях пути от Марселя.
