Что я знала о свободе? Ничего. Набор звуков. В нашем тесном городе не было свободы ни телу, ни мысли, ни душе.
Задетое ногой пустое ведро слишком звонко брякнуло о камень. Я замерла возле дыры в заборе.
– Куда? Ах ты, бесстыжая ты девка, ну-ка вернись! – заорала мать со стороны курятника, но подгнившие доски забора уже сомкнулись за моей спиной, и пыль весело била меня по коленкам, пока я неслась, перепрыгивая через лужи в паутину мощёных улиц.
Сегодня, наконец-то, выдался день без дождя, и я всё-таки рискнула забраться на крышу. Одну из высоких крыш, выше которой была только колокольня Храма Святого Меча, что возвышалась над городом, как жираф над саванной. ⠀
Вот где она пряталась всё время, эта свобода. Схватившись за конёк, подталкиваемая снизу Лёнькой, я ловила ртом гуляющий здесь, наверху, неугомонный ветер. Его порывы словно старались спихнуть меня с черепичного ската, но я упорно карабкалась, обдирая голые ноги, пока, наконец, не достигла вершины и не уселась, прислонившись к холодной кирпичной трубе. От высоты я не могла дышать.
Труба скрыла нас от ветра, и в ушах перестало свистеть. Мы с Лёнькой могли слышать прерывистое дыхание друг друга. Моё было чаще, чем его. Наверное, оттого что он уже не в первый раз сидел здесь, любуясь огнями во мраке.
Сначала я смотрела только вниз, оценивая масштабы своего сумасшествия. Надо же было думать, что спускаться ещё труднее. Хотя можно было и навсегда остаться здесь двумя весёлыми флюгерами.
Внизу колыхались кусты акации, из-под их тяжёлых крон проглядывали костры. Это бродяги грелись или готовили еду. Запах еды, равно как и дыма, сюда не долетал, ветер успевал подхватить его над кустами и унести прочь. Здесь пахло только Лёнькой. Он сел так близко, что я чувствовала запах соли и сырой рыбы. От Лёньки всегда так пахло, потому что он целыми днями рыбачил с отцом в море. Меня с ними не пускали.
Постепенно я стала привыкать к ощущению полёта и начала вертеть головой по сторонам. Я увидела почти все улицы до самых въездных ворот. Одинаковые, мрачные, испещрённые кострами и тонкими струйками дыма, как гигантское тело больного язвой чудовища.
Но там, где заканчивались каменные стены и черепичные крыши, начиналось небо. Необъятное и завораживающее. Лучи заката раскрашивали его причудливыми узорами в жёлтые, розовые цвета. В самой дали над морем оно было сизым, как Лёнькины глаза.
Нечётким контуром на его фоне выделялись громадные Эльфийские скалы, точно раскрытая ладонь великана с устремлёнными в небо пятью пальцами.
– Видишь? – спросил Лёнька, наклоняясь ко мне и указывая рукой вдаль за моё левое плечо, – Кольцо королевы эльфов.