Москва, Посольский приказ, 29 января 7148 года от с.м. (8 февраля 1639 года от Р. Х.)
Выходец из ХХI века назвал бы это помещение без окон кладовкой, причем кладовкой запущенной и дурно обставленной. Побелка на стенах давно скрылась под толстым слоем пыли, вдоль них стояли, кое-где в два ряда, большие сундуки. Впрочем, на полу и сундуках пыли не наблюдалось, как и были видны мазки метлой – для снятия паутины – на стенах и потолке. И не очень внимательный человек заметил бы следы спешной уборки.
Диссонансным пятном выглядело в этой обстановке украшенное резьбой кресло с обитыми дорогим фламандским сукном сиденьем и спинкой. Его явно недавно всунули между рядами сундуков. И уж совсем не место здесь было в этом кресле сидевшему – с резко очерченным лицом, властным взглядом, в расстегнутой соболиной шубе, черном атласном кафтане, черных же шароварах из иноземного сукна и черных сапожках. Его высокая боярская шапка лежала на одном из сундуков. Обычно бояре одеваются куда более ярко, но в дни траура по умершему сыну государя рядиться в яркую одежду приближенным царя было немыслимо. А именно к Михаилу Федоровичу Романову и направлялся боярин, князь, глава Иноземного и Стрелецкого приказов и прочая, прочая, прочая Иван Борисович Черкасский. В Посольский приказ вельможа заглянул по пути, выкроив в своем напряженном графике для этого время.
Естественно, такого важного человека встретил глава приказа, думский подьячий Федор Федорович Лихачев. После полагающихся церемоний он проводил боярина к выделенному для беседы помещению – кладовке, где хранились документы приказа. Более подходящей комнаты – из-за тесноты – для беседы без посторонних ушей не нашлось. В большом П-образном здании приказов сновали сотни, если не тысячи, подьячих, выгонишь их на время из помещения, где работают, – половина разбежится по кабакам. Совсем не случайно дьяки некоторых нерадивых подьячих к столам иногда привязывали, рабочий день в приказах был ненормированным, часто приходилось писать до глубокой ночи. Один английский путешественник, попав в это здание и увидев тогдашнее делопроизводство, пришел в восторг пополам с ужасом, решив, что бумагой, там использованной, можно накрыть пол-России. Наивный бритт – размеров нашего отечества он не учел. Представив князю исполнителя его поручения подьячего Василия, сына Иванова, Лихачев поспешил откланяться.
В непривычно ярком свете керосиновой лампы (хоть и освятил удивительный осветительный прибор священник, а не в одну голову закрадывалась мысль, что не от Бога она, а от Врага рода человеческого) можно было хорошо рассмотреть и седину в ухоженной бороде, и морщины на высоком челе князя. Так же, как и его собеседника, немолодого, полного, одетого куда более скромно.
