Гроб был неудобным.
Но если подумать, он и не обязан быть удобным. В конце концов, гроб предназначен для тех, кому комфорт уже не так принципиален. В противном случае все только и занимались бы тем, чтобы побыстрее в нём оказаться.
Правда, никакие неудобства и теснота не остановили её – вполне живую и здоровую – от погружения в бедный, скромный ящик. «Надо было взять с собой подушку», – кивнула она. Можно обойтись без книг, без блокнотов, даже без телефона, если под рукой собственное живое воображение. Но вот подушка – незаменимая вещь на собственных похоронах.
На самом деле похороны эти, как и любой другой праздник в жизни Гифт, были скорее простой формальностью, чем действительно важным событием, которое необходимо отметить. Будь иначе, она была бы мертва по-настоящему, и мысли не растягивали бы ей голову, подражая то лесному пожару, то урагану, то цунами, то чайкам, поссорившимся из-за косяка непойманной рыбы – то самому косяку рыбы, кружащемуся и мечущемуся в вихре течения.
Беззаботная какофония собственного потока сознания казалась благословением, отвлекающего от скуки и пустоты. Особенно радостно было её ощущать, когда Гифт заново осознала близкую угрозу безвозвратно потерять головной разношёрстный оркестр.
Если подумать, то мозг и есть – оркестр. И у каждой мысли свой инструмент. У испуганных мыслей это наверняка барабаны. Как стук сердца в ушах, как наступательный марш опасности – бум-бум-бум… А у взволнованных – высокий, дрожащий всем медяным тельцем колокольчик, застрявший между улиткой и барабанной перепонкой и беспрерывно кричащий высоким голосом. А когда испуг и взволнованность играют вместе, то впору оглохнуть.
Может, она и оглохла? Снаружи уже давно ничего не слышно. Жаль, что она не может проверить это, спросив у Друга, – он бы наверняка сказал… Он бы сказал…
Что Гифт опять думает о чём-то странном.
Но это его вина, что Гифт захотелось думать о чём-то странном (даже если она всегда думает о чём-то странном). Всё-таки притвориться мёртвой было его, без сомнения, умной и интригующей идеей, на которую сознание отреагировало, как иссохший лес на искру пламени. Определённо, он знал, что предлагает. Он был умнейшим из всех друзей Гифт и, надо сказать, – он был единственным.
Поэтому даже в своих мыслях Гифт предпочитала называть его Другом, с большой буквы и никак не иначе. Потому что именно Дружба – явление невероятно ценное и важное в жизни каждого живого существа – спасла её от смерти. Гифт бы лежала зарытой в земле, но уже совсем не понарошку, если бы Друг так не любил её – любил даже больше, чем менять цвет своих волос и сверкать глазами. И, так как теперь всё это было лишь некоторой пугающей игрой в «прощание» с родителями, Гифт могла наслаждаться своими сумбурными мыслями, нетерпеливым ожиданием и ощущением твёрдого дерева под спиной.