Кто измерит мой путь, кто изменит мой рок,
Что начертан мне древним холодным мечом.
Я блуждаю всю жизнь в лабиринте дорог
И ношу смерть за правым плечом.
Каждый день – новый бой,
Каждый день – старый страх,
И с тропинки судьбы не свернуть.
Но я вернусь домой – в старый замок в горах,
Когда будет окончен мой путь.
Тэм Гринхилл «Ведьмак»
– Добрый сэр, купи́те бубенчик!
Шут напоминал старую потрепанную ворону, на которую детишки ради смеха напялили гуттаперчевый костюм. Бубенец, такой же потертый, как и колпак, с которого его срезали, дрожал вместе с протянутой ладонью – того и гляди скатится, упадет со звоном на грязный пол харчевни.
– Прочь, попрошайка, – процедил сквозь зубы воин.
В знойный полдень в «Кабаньей голове» собралось немало посетителей, которые не прочь выпить, закусить и подраться: фермеры сбились в шумную стаю и громко сетовали на неурожай сладких бобов; наемники, словно псы-пастухи, держались разрозненными группами, лениво потягивали пиво и ожидали денежных заказов. Но эту пару искателей приключений – воина и волшебника, сидящих за соседним столом, я выделил сразу. Устал замечать на себе их пристальные взгляды.
Правую щеку воина разрезал шрам, который спускался со лба через глазницу, перевязанную черной повязкой, искривлял губы, отчего казалось, что на обветренном лице застыла кривая усмешка. Воин глянул на остановившегося возле него шута целым глазом и достал из-за пояса изогнутый нож. Лезвие блеснуло тусклым отраженным светом ламп.
Шут попятился, натолкнулся на волшебника, который сосредоточенно отмерял на столе холмики серого порошка. Тот щелкнул пальцами, походя, не отвлекаясь, и один из хвостов шутовского колпака вспыхнул искрами. Шут сорвал головной убор и принялся тушить пламя, подпрыгивая, обжигаясь и причитая себе под нос.
Ухмылка воина искривилась сильнее. Он опустил левую руку на стол и начал стучать острием ножа между пальцами, все быстрее и быстрее. Посуда на столе задрожала. Волшебник неодобрительно зыркнул на своего соседа из-под густых бровей.
Я взял стакан с водой и выплеснул на горящий шутовской колпак.
– Спасибо, добрый сэр. – Шут заискивающе улыбнулся, возвращая колпак на голову. По его лбу и щекам заструилась вода. – Купи́те бубенчик.
Каким-то чудом бубенец вновь появился на его ладони.
– Сядь. – Я отодвинул стул, ноги шута подломились, как у кузнечика, и он опустился за мой стол.
– Купи́те…
– Молчи!
Я не понимал, почему этот оборванец занимает мое внимание. Потом сообразил – глаза. Они у шута были настолько небесно-голубыми, что такого цвета просто не могло существовать в природе. В нем смешалась бескрайняя синева неба и нагретого солнцем моря, казалось, что если долго смотреть в эти глаза, то увидишь проплывающие облака и белую морскую пену, среди которой резвятся дельфины. Но я увидел только свое отражение. Как в зеркале. Помотал головой – почудится же такое – и отвел взгляд.
