Тело предало его в сорок семь минут третьего, во вторник, четырнадцатого марта две тысячи тридцать пятого года.
Маркус Венн запомнил это мгновение с той же ясностью, с какой помнил формулу квадратичной аппроксимации гравитационного красного смещения – то есть абсолютно, навсегда, без малейшего усилия. Он сидел в кафетерии физического факультета Принстона, подносил ко рту чашку с остывшим эспрессо, и вдруг пальцы разжались сами. Фарфор ударился о край стола, подпрыгнул, опрокинулся. Коричневая жижа растеклась по салфеткам, по раскрытому блокноту, по рукаву твидового пиджака.
Он смотрел на свою руку – на пальцы, которые отказывались слушаться, – и думал: «Интересно».
Не «ужасно». Не «невозможно». Просто – «интересно».
Это была ложь, конечно. Защитная реакция разума, привыкшего анализировать прежде, чем чувствовать. Но в тот момент ложь сработала. Она дала ему три секунды, чтобы поднять руку другой рукой, чтобы положить непослушные пальцы на стол, чтобы улыбнуться официантке и сказать: «Неуклюжий сегодня день».
Два года спустя он уже не мог поднять ни одну руку. Ни улыбнуться. Ни сказать ни слова без машины, которая читала движения его глаз и превращала их в синтезированный голос.
Сейчас, в лаборатории на третьем этаже Джадвин-Холла, Маркус Венн сидел в кресле, которое стоило больше, чем его первый автомобиль, и смотрел на экран.
Только смотрел.
Его тело – эта предательская оболочка из костей и атрофирующихся мышц – застыло в позе, которую медсестра придала ему четыре часа назад. Голова зафиксирована мягким ободом. Руки лежат на подлокотниках, бесполезные, как забытые инструменты. Ноги, укрытые пледом (он не чувствовал холода, но ассистенты настаивали), упираются в подставку инвалидного кресла.
Глаза – единственное, что осталось ему от прежней жизни.
Маркус моргнул. Курсор на экране сместился влево. Задержал взгляд на иконке – та вспыхнула синим, подтверждая выбор. Открылось окно с данными: бесконечные столбцы цифр, каждая из которых представляла собой крошечную флуктуацию в ткани пространства-времени.
Гравитационные волны.
Рябь на поверхности вселенной.
Он работал с ними тридцать лет – сначала теоретически, потом, после исторического открытия LIGO в пятнадцатом году, практически. Его алгоритмы помогли отфильтровать шум землетрясений от истинного сигнала. Его модели предсказали характеристики слияния нейтронных звёзд за два года до того, как детекторы подтвердили их. Три номинации на Нобелевскую премию – и ни одной победы.
Он привык.
