Время застыло, обратившись в густой, холодный студень. Оно замерло в тот самый миг, когда его губы оторвались от моих, оставив после себя огненное клеймо, привкус отчаяния, железа и вековой горечи. Воздух, до этого плотный от страха, теперь звенел оглушающей тишиной. Казалось, даже пылинки в лучах высокого окна замерли, боясь нарушить эту мёртвую паузу.
Я стояла, пойманная в железную хватку его пальцев, впившихся в мои плечи сквозь тонкий шёлк алого платья. Ткань, ещё недавно казавшаяся погребальным саваном, теперь ощущалась кожей, опалённой чужим безумием. Я смотрела в глаза Мрака два замёрзших озера, в которых только что бушевала буря, а теперь на дне клубилась тьма и что-то ещё, похожее на предсмертную муку. Он тяжело дышал, словно зверь после долгой погони, и каждый его выдох обжигал мою щёку.
Всё произошло так стремительно, что разум отказывался принимать случившееся. Грубый толчок, отбросивший Хозяина, хищный рывок ко мне, треск ткани под его пальцами и этот яростный, собственнический, выжигающий дотла поцелуй. Это не было лаской. Это было вызовом, брошенным в лицо самой Смерти. Это было клеймо, которым он пометил меня, словно свою вещь, на глазах у того, кому принадлежало здесь всё. Включая его самого.
Я видела за его плечом застывшие лица. Дарина, чьи пустые глаза впервые за всё время наполнились чем-то, похожим на ужас. Весняна, прижавшая ладонь ко рту, чтобы не закричать. Остап у своих чанов, замерший, как каменное изваяние, но в его опущенных плечах читалась целая летопись старой, непрожитой боли. И Филимон в его лисьих глазках плескалось чистое, незамутнённое злорадство. Он предвкушал расправу. Он упивался ею заранее.
Но Хозяин Хозяин Морок молчал. Он стоял там, куда его оттолкнул Мрак, и медленно, с почти театральной грацией, поправлял безупречную складку на своём тёмном кафтане. На его лице не было гнева. Лишь лёгкое, почти брезгливое удивление, словно он наблюдал за внезапным бунтом любимой борзой, которая вдруг укусила хозяина за руку. Он поднял глаза, и его взгляд скользнул по Мраку, по мне, по замершим в ужасе подмастерьям. А потом на его тонких, жестоких губах расцвела улыбка.
И он засмеялся.
Это был не громогласный хохот победителя. О нет. Это был тихий, низкий, бархатный смех, от которого по спине побежал ледяной пот. Он смеялся беззвучно, лишь плечи его слегка подрагивали. Он наслаждался. Наслаждался этим представлением, этой вспышкой бессильной ярости, этим отчаянным поступком, который лишь подтверждал его безграничную власть. Он получил то, чего, кажется, ждал. Повод. Доказательство. Новую, изысканную игрушку для своих пыток.
